Неточные совпадения
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и
лес очень выгодно продан, так что я
боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной
лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Кричит: продавайте
лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего
не знает,
леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова
боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— Ну, знаешь, «волков
бояться — в
лес не ходить».
Выслушайте же до конца, но только
не умом: я
боюсь вашего ума; сердцем лучше: может быть, оно рассудит, что у меня нет матери, что я была, как в
лесу… — тихо, упавшим голосом прибавила она.
— Только в
лес боюсь; я
не хожу с обрыва, там страшно, глухо! — говорила она. — Верочка приедет, она проводит вас туда.
Верховья Имана покрыты густыми смешанными
лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую. Только в начале зимы она немного оживает. Сюда перекочевывают прибрежные китайцы для соболевания, но долго
не остаются: они
боятся быть застигнутыми глубокими снегами и потому рано уходят обратно.
— В
лес ходить —
не бояться волков, а делать дело, так по-настоящему.
Эти-то капли, которых падения
не любит и
боится всякая птица и зверь, выгоняют вальдшнепов
не только из
леса, но даже из лесных опушек и кустов.
— Волка
бояться — в
лес не ходить! — с усмешкой заметила Настасья Филипповна.
— А как же: маленький, розовенький, с крошечными такими ноготочками, и только вся моя тоска в том, что
не помню я, мальчик аль девочка. То мальчик вспомнится, то девочка. И как родила я тогда его, прямо в батист да в кружево завернула, розовыми его ленточками обвязала, цветочками обсыпала, снарядила, молитву над ним сотворила, некрещеного понесла, и несу это я его через
лес, и
боюсь я
лесу, и страшно мне, и всего больше я плачу о том, что родила я его, а мужа
не знаю.
— Нельзя, Борис Федорыч, пора мне к своим!
Боюсь, чтоб они с кем
не повздорили. Кабы царь был в Слободе, мы прямо б к нему с повинною пришли, и пусть бы случилось, что богу угодно; а с здешними душегубцами
не убережешься. Хоть мы и в сторонке, под самым
лесом остановились, а все же может какой-нибудь объезд наехать!
— Как их
не бояться! Сегодня и в
лес ходить страшно, все равно что в троицын день или на русальную неделю. Девушку защекотят, молодца любовью иссушат!
Плотная масса одинаковых людей весело текла по улице единою силою, возбуждавшей чувство приязни к ней, желание погрузиться в нее, как в реку, войти, как в
лес. Эти люди ничего
не боятся, на все смотрят смело, все могут победить, они достигнут всего, чего захотят, а главное — все они простые, добрые.
— Нет, что ты! Она из
лесу никуда
не пойдет. Она людей
боится.
Ушел бы сейчас, да
боюсь; по деревне собак пропасть. Экой народ проклятый! Самим есть нечего, а собак развели. Да и лесом-то одному страшно. Придется в беседке переночевать; надо же туда идти, там библиотека и наливка осталась. А как сунешься? Он
не спит еще, такой монолог прочитает! Пожалуй, вылетишь в окно,
не хуже Фидлера. Пойду, поброжу по саду, хоть георгины все переломаю, все-таки легче. (Уходит.)
Пепел. Велика радость! Вы
не токмо всё мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке пропьете… (Садится на нары.) Старый черт… разбудил… А я — сон хороший видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают… И вот я его вожу на удочке и
боюсь, —
леса оборвется! И приготовил сачок… Вот, думаю, сейчас…
Птицы сонливо дремлют на ветках, проникнутых свежим, молодым соком; насекомые притаились под древесного корой или забились в тесные пласты моху, похожие в бесконечно уменьшенном виде на непроходимые сосновые
леса; муха
не прожужжит в воздухе; сам воздух
боится, кажется, нарушить торжественную тишину и
не трогает ни одним стебельком,
не подымает даже легкого пуха, оставленного на лугах молодыми, только что вылупившимися гусятами…
— Вот, вот, вот! Это—самое лучшее средство разрешать себе все пословицами, то есть чужим умом! Ну, и поздравляю вас, и оставайтесь вы при своем, что вороны куста
боятся, а я буду при том, что соколу
лес не страшен. Ведь, это тоже пословица.
Надя. Наладила одно! Волка
бояться, так в
лес не ходить.
Прошло несколько минут в глубоком молчании. Ижорской
не спускал глаз с мелкого
леса, в который кинули гончих. Ильменев,
боясь развлечь его внимание, едва смел переводить дух; стремянный стоял неподвижно, как истукан; один Рославлев повертывал часто свою лошадь, чтоб посмотреть на большую дорогу. Он решился, наконец, перервать молчание и спросил Ижорского: здоров ли их сосед, Федор Андреевич Сурской?
— Никого я
не боюсь! — крикнул он на весь
лес. — Вот
не боюсь нисколько, и все тут!
— Да завтра к полудню. Будь осторожен, Саша,
не доверяй. За красавцем нашим, того-этого, поглядывай. Да… что-то еще хотел тебе сказать, ну да ладно! Помнишь, я леса-то
боялся, что ассимилируюсь и прочее? Так у волка-то зубы оказались вставные. Смехота!
Свой страх он скрывает от всех, но уже новыми глазами смотрит в темноту
леса,
боится его
не только ночью, но и днем далеко отходить от стана
не решается.
Правда, появились уже и волки в окрестных
лесах, изредка и воют тихонько, словно подучиваясь к зимнему настоящему вою, изредка и скотинку потаскивают, но людей
не трогают, — однако
боится их матрос, как никогда ничего
не боялся.
— Идти… но куда же? — ты забыла, что у нас кроме синего неба и темного
леса нет ни кровли, ни пристанища… и чего
бояться… это явно, что в пещере есть жители… кто они таковы?.. что нам за дело… если они разбойники, то им нечего с нас взять, если изгнанники, подобно нам — то еще менее причин к боязни… К тому же в теперешние временазлодеи и убийцы
не боятся смотреть на красное солнце,
не стыдятся показывать свои лица в народе…
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в
лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его
не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
— Ну, вздор, вздор! Волка
бояться — в
лес не ходить. Что? проиграл? Ставь еще!
Слушаю его, точно заплутавшийся, ночью, в
лесу, дальний благовест, и
боюсь ошибиться —
не сова ли кричит? Понимаю, что много он видел, многое помирил в себе, но кажется мне, отрицает он меня, непонятно шутя надо мною, смеются его молодые глаза. После встречи с Антонием трудно было верить улыбке человека.
Все думали только о том, как им весело будет разбрестись по
лесу, куда все
боятся ходить, а они
не боятся.
Эх, царица!
Бояться волка —
не ходить и в
лес!
Что толковать, когда царевна Ксенья
Помолвлена!
Жмигулина. Волка
бояться — в
лес не ходить. Далеко ль тут, мигом добежишь. Только
не засиживайся!
— Дай досказать… Помни, мимо млина
не идите, лучше попод горой пройти — на млине работники рано встают. Возле панских прясел человек будет держать четырех лошадей. Так двух Бузыга возьмет в повод, а на одну ты садись и езжай за ним до Крешева. Ты слушай, что тебе Бузыга будет говорить. Ничего
не бойся. Пойдешь назад, — если тебя спросят, куда ходил? — говори: ходили с дедом в казенный
лес лыки драть… Ты только
не бойся, Василь…
Но,
не опасаясь побегов, Бесприютный
боялся, что «шпанка» разбредется по
лесу, пожалуй, кое-кто заблудится и отстанет, и таким образом партия явится к этапу
не в полном составе.
Волка
бояться, в
лес не ходить!
Бальзаминова. Ступай. Волка
бояться, в
лес не ходить!
— Скорняков
боится, уже пустил слух, что этой зимою начнёт сводить
лес свой, — хочет задобрить народ, чтобы молчали про шинок-то, — работа, дескать, будет. А Астахов кричит — врёт он,
лес у нас с ним общий,
не деленый, ещё тяжба будет в суде насчёт границ…
Не знают мужики, чью руку держать, а в душе всем смерть хочется, чтобы оба сгинули!
Около моховых болот, окруженных
лесом, жило множество бекасов, старых и молодых; но я решительно
не умел их стрелять, да и болотные берега озер под ногами так тряслись и опускались, «ходенем ходили», как говорили крестьяне, что я, по непривычке, и ходить там
боялся.
Чем более я возвращаюсь к воспоминаниям о нем, чем внимательнее перебираю их, тем яснее мне становится, что пономарев сын был ребенок необыкновенный: шести лет он плавал, как рыба, лазил на самые большие деревья, уходил за несколько верст от дома один-одинехонек, ничего
не боялся, был как дома в
лесу, знал все дороги и в то же время был чрезвычайно непонятлив, рассеян, даже туп.
Так и мы сидим у своих дач, очень богатых, надобно сказать, и у своих шкатулок, у кого они есть, и
боимся рискнуть двадцатью пятью рублями серебром или срубить при порубке лишнее бревно; ну как, думаешь, лес-то и
не вырастет больше?
— За нынешний-от день я
не боюсь, — молвила Манефа, — а что будет после, если пó
лесу огонь разойдется да в нашу сторону пойдет?
—
Не греши праздным словом на Божьих старцев, — уговаривал его паломник. — Потерпи маленько. Иначе нельзя — на то устав… Опять же народ пуганый — недобрых людей опасаются. Сам знаешь: кого медведь драл, тот и пенька в
лесу боится.
— Справим завтра каноны над пеплом отца Варлаама, над могилками отца Илии и матушки Феклы, — продолжала Фленушка. — От Улáнгера эти места под боком. А послезавтра поглядим, что будет. Опасно станет в
лесу — в Улáнгере останемся,
не будет опасности, через Полóмы на почтову дорогу выедем — а там уж вплоть до Китежа нет сплошных
лесов,
бояться нечего.
Пустынник жил в
лесу, и звери
не боялись его. Он и звери говорили между собою и понимали друг друга.
А меньшой сказал: «А я слыхал — волков
бояться, в
лес не ходить; да еще: под лежачий камень вода
не потечет. По мне, надо идти».
Через Потемкина выпросил Андрей Родивоныч дозволенье гусаров при себе держать. Семнадцать человек их было, ростом каждый чуть
не в сажень, за старшого был у них польский полонянник, конфедерат Язвинский. И те гусары зá пояс заткнули удáлую вольницу, что исстари разбои держала в
лесах Муромских. Барыню ль какую, барышню, поповну, купецкую дочку выкрасть да к Андрею Родивонычу предоставить — их взять. И тех гусаров все
боялись пуще огня, пуще полымя.
Чтение книг без разбора и без разумного руководства развило в нем пытливость ума до болезненности. Еще в
лесу много начитался он об антихристе, о нынешних последних временах и о том, что истинная Христова вера иссякла в людях и еще во дни патриарха Никона взята на небо, на земле же сохранилась точию у малого числа людей, пребывающих в сокровенности, тех людей, про которых сам Господь сказал в Евангелии: «
Не бойся, малое стадо».
— Волка
бояться и в
лес не ходить, — проповедывал ему Горданов.
Сухой Мартын выбрал для этого барскую березовую рощу за волоком, но Михаил Андреевич
не позволил здесь добывать огня,
боясь, что
лес сожгут. Принасупилось крестьянство и повело Мартына по другим путям, и стал Мартын на взлобочке за гуменником и молвил...
Горданов в это время ни на минуту
не отступал от Глафиры: он зорко за нею следил и
боялся ее первого слова, когда она придет в чувство, и имел основание этого
бояться. Новая опасность угрожала ему в лице маленькой глухонемой дочери Синтянина, которая, стоя здесь же, между отцом и Ворошиловым, держала в руках хлыст Глафиры с аквамариновой ручкой. Откуда мог взяться в ее руках этот хлыст, бывший с Гордановым в
лесу во время убийства и там же невозвратно потерянный и занесенный снегом?
Марфа знала, что сестра ее зря ничего
не делает. Стало быть, что-нибудь важное, насчет дел брата,
лесов, продажи их. Она за себя
не боится, пока сестра жива. Может быть, та и насчет Сани что подумала.